Лучше лечиться за границей
В Санкт-Петербурге пациент застрелил заместителя основного доктора одной из городских клиник и позже покончил с собой. По подготовительной версии, конфликт появился из-за того, что мужчина остался недоволен плодами пластики носа и ушей. В августе подобный вариант произошел в Магаданской областной клинике: там пациент застрелилзаведующего урологическим отделением. К счастью, не многие конфликты доктора и пациента кончаются трагедиями, но жалобы на эскулапов поступают с завидной регулярностью в самые различные инстанции — от главврачей клиник до судов и Минздрава. Инициативная группа докторов даже предложила создать темный перечень пациентов-жалобщиков. Поможет ли это не противоречит ли лечебной этике?Об этом и о тонкостях взаимоотношений меж нездоровыми и медиками «Ленте.ру» поведала педиатр Анна Сонькина-Дорман, создатель тренинга по навыкам общения в Первом столичном муниципальном мед институте им. И.М. Сеченова.
«Лента.ру»: Часто ли пациенты предъявляют докторам бездоказательные претензии?
Анна Сонькина-Дорман: Есть люди с психопатологией, которые получают наслаждение от жалоб в инстанции. Но таковых малюсенько. Большинство ворчливых — это люди, которые вправду пострадали. Так что темный перечень жалобщиков — провальная мысль. Если бы в Европе лекари даже заикнулись о этом, случился бы скандал. Там пациент постоянно прав. А у нас традиция относиться к нездоровым свысока и ставить их на место.
Фото: страничка Анны Сонькиной-Дорман в Facebook
Пациент постоянно прав — чисто потребительский подход. А наши лекари с опаской разговаривают о превращении медицины в сферу услуг.
Когда доктора чересчур превозносятся, очень серьезно и пафосно воспринимают себя и свою профессию, — мучаются дела с пациентами. Врачи не расходуют на пациентов время, не разговаривают им правду о диагнозе, не подпускают их к принятию решений — и т д. Поэтому я традиционно соглашаюсь с тем тезисом, что медицина — это сфера услуг. Тогда можнож разговаривать про стандарты свойства, про контроль, про ожидания и удовлетворенность клиента. Это — клиентоориентированная концепция. И аспектом свойства работы доктора обязана быть конкретно удовлетворенность пациента.
После посещения районной поликлиники у меня чувства удовлетворенности не возникает. Хотя формально придраться не к чему: никто не грубиянит, очереди стали меньше. Почему так?
Проявление хладнокровия — это не непременно грубость. Это неимение усмешки, заинтересованности, взора в глаза, почтения. Мне кажется, мед труженики этого недооценивают. Если пациент пробует привлечь к себе внимание и что-то спросить, ему безо всякой грубости так ответят, что он мыслит: «И для чего же я спрашиваю?» Чувствует себя малюсеньким, забитым и никому не необходимым. Вот не идут к медику до заключительного.
Но ежели у терапевта на прием отведено всего 8-12 минут — когда ему проявлять роль и заинтересованность?Он даже карточку заполнить не успевает.
Для того чтоб поменять тон общения, медли не требуется. Можно желая бы не вопить на гостей, ежели они без бахил. Те же самые полминуты на входе можнож истратить на то, чтоб разъяснить пациенту, что чрезвычайно малюсенько медли на прием. От слов «к сожалению», «извините» и «пожалуйста» никто не растает. Но конкретно эти мелочи дозволяют недопустить конфликта. По данным «Лиги заступников пациентов», 90 процентов всех конфликтных ситуаций растут из общения доктора с пациентами. То есть квоты и очереди здесь ни при чем. Просто доктор не захотел либо не смог нормально побеседовать.
Есть и иные верховодила общения: глядеть в глаза, задавать открытые вопросцы. Например, спрашивать не «Когда точно это началось», а «Расскажите, как это началось, с самого начала». Если пациент пришел теснее с конфликтом, время от времени довольно сказать: «Я вас слушаю внимательно» и сделать паузу. Пусть выговорится, не надобно перебивать.
Фото: Олег Харсеев / «Коммерсантъ »
Он так длинно может разговаривать.
Нет. Людей, разговаривающих долго-долго, чрезвычайно малюсенько. Они просто посильнее врезаются в память. Но большая часть много не разговаривает, даже ежели пристально слушать их и подбадривать. Это подтверждается почти всеми исследованиями. Такой подход ежели и просит больше медли, то лишь на пару минут.
Импортозамещение добирается до медицины. Если доктор знает, что имеющееся у него лекарство малоэффективно, должен ли он предупредить пациента?
В этике самое основное — действовать в интересах больного. Если, получив эту информацию, пациент станет здоровее и благоприятнее — мы обязаны ему о этом сказать. Но ежели человек не может себе дозволить ничего излишнего, и мы не можем отыскать для него действенных фармацевтических средств, то чем мы поможем, ежели признаемся: имейте в виду, ежели бы вы жили в Швейцарии, шансов на благоприятный финал у вас было бы больше?
Но пациент может обратится за поддержкою в благотворительный фонд. Может быть, тогда у него будет больше шансов?
Это тяжелая ситуация. Взять ту же ребяческую онкологию, которую великолепно врачуют в русском центре Рогачева. Все одинаково — лекари, которые там работают, осмысливают: ежели есть возможность — лучше за границу ехать.
Почему?
Медицина — это не совсем лишь дорогие лекарства, аппараты и технологии. Многое зависит от скоординированной командной работы. В онкологии, к примеру, есть базисная терапия — сама химия. А есть сопроводительная: обезболивание, кормление, переливание компонентов крови, профилактика инфекций. То есть творение критерий, при которых нездоровой пережил бы эту химию. Тут необходимы согласованные командные события, чтоб даже медсестры следовали одной стратегии на всех дежурствах. Должна быть единичная оценка симптомов и т д. Сложная разработка, но не в плане материальных ресурсов, а в плане человечьих. А у нас все это с великим трудом приживается. Зато непревзойденно перенимаются методики, где за процесс отвечает не команда, а конкретный доктор. Поэтому таковая тяжелая вещь, как протезирование клапанов в сердечко, разов — и работает. А вот обеспечить, к примеру, безболезненные ребяческие прививки в поликлиниках — не выходит. Хотя обезболивающие препараты и техника для этого — дешевенькие и обыкновенные. Но нужна координация — медсестер, педиатра, администрации.
Фото: Владимир Песня / РИА Новости
Недавно президент Путин призвал чиновников лечиться в России. По его словам, наши больницы ни в чем же не уступают «импортным».
Я не знаю ни 1-го доктора, который, ежели пациент произнесет «Я хочу ехать в Германию и лечиться там», стал бы разубеждать «Да что вы, у нас лучше!»... Простой вопросец — обязаны ли лекари извещать клиентам, что там, вероятно, лучше. Я не знаю.
Тема признательности докторам — теснее много лет лучшая на форумах. Как вы относитесь к конфетам, цветам и иным вознаграждениям?
К деньгам либо дорогостоящим дарам — резко отрицательно. Но я здесь белоснежная ворона. Есть прослойка лекарей, которые ненавидят взятки, но в тоже время убеждены: ежели признательность несут — почему же не брать, человек же расстроится. Коррупция, к раскаянию, находится на всех уровнях. Даже собственных приятелей могу застигнуть за какими-то махинациями, и они не считают это чем-то из ряда вон выходящим. Просто они привыкли к тому, что это нормально, и дивятся тому, как остро я реагирую. Но пока ты берешь эти признательности, бедный наш затюканный пациент мыслит: «Ага, означает, это надобно, означает, непременно. Иначе вроде бы чего же не вышло». И начинает шушукать по палатам, сколько и чего же. И далее все это разносится. Возникают какие-то тарифы, ритуалы. Если лекари сходу же не отрицаются — означает, они поддерживают эту систему. Идеально было бы сказать нездоровым: «Если желаете чем-то посодействовать, есть благотворительные фонды. У нас ящичек в коридоре висит». Но это утопия.
В Москве практика таковых «благодарностей» обширно распространена?
Есть квалификации и есть целые учреждения, которые лишь сиим и живы.
Этично ли для доктора сказать пациенту, что его бывший доктор заблуждался с диагнозом либо способом исцеления?
Когда это главно для здоровья и благоденствия пациента — то да. Во всех глобальных этических нормативах сказано: ежели ты видишь, что твой сотрудник заблуждается, и есть возможность переговорить с ним, указать на оплошности — это необходимо сделать. Если нет таковой способности, либо сотрудник упирается, и ты видишь, что от его событий пациенту все ужаснее — ты должен сказать о этом нездоровому. То есть речь не следует о том, этично либо нет. Это — обязательство.
У нас это расценивается чуток ли не как предательство.
Наши лекари воспринимают мед этику как круговую поруку. То есть этика в том, чтоб собственного коллегу не обидеть либо не подвести начальство. Это кардинально различается от того, что происходит во всем мире, где этический кодекс — до этого всего уговор меж доктором и пациентом.
Хороший доктор хорош во всем?
Все зависит от того, что вы вкладываете в это понятие. Был сериал «Доктор Хаус». Мне кажется, что он весь про это. Многие пациенты разговаривают: «Это таковой великолепный доктор!» А он теснее лет 20 не раскрывал современную литературу по собственной квалификации. Все знают, что сотрудник как специалист никакой, но людям он нравится. Просто у него естественное притягательность. Он слушает, кивает, пристально записывает, глядит в глаза, прищуривается, делает паузы, дозволяет задавать вопросцы. Но при всем этом все, что он назначает, — медицина прошедшего века.
Фото: Валерий Матыцин / ТАСС
Что же делать?
Грамотность лечебных советов иногда даже иному медику тяжело оценить, ежели у него другая квалификация. Можно учить британский либо воспользоваться онлайн-переводчиком, чтоб выискать информацию в иностранных источниках. В английском вебе есть множество страниц клиник и проф сообществ, где дается информация о хворях, современной стратегии ведения исцеления и лекарствах.
Еще необходимо пристально слушать собственного доктора. Важно, как он доказывает свое решение. Например, ссылается на международные клинические исследования: «Вот данные о том, что такое-то лекарство в вашем возрасте приводит к снижению давления при гипертонии». Это лучше доводов из разряда «по моему опыту» либо «это разработка нашего института». И мне кажется, стоит больше доверять тому медику, который на некий ваш вопросец не стыдится сказать «Я не знаю». Или «Мне необходимо перепроверить». Никто не может знать всего, и нечего прикидываться, ежели ты в себе уверен и честен с собой и с пациентом.
В соц сетях говорят историю 1-го южноамериканского доктора, который, узнав, что он неизлечимо болен, отрицался от исцеления. У нас такое вероятно?
В случае с операцией — да. Никто не будет ловить пациента на улице и затаскивать на хирургический стол. А ежели человек, к примеру, в томном состоянии, вероятно, без сознания попадает в клинику, а родственники разговаривают, что он не желал реанимации, — тогда не получится. Чем поближе ты к погибели и чем поближе к отделению реанимации, тем меньше шансов, что можешь выбрать в выгоду природного течения хвори. Просто у нас есть статья о эвтаназии, которая дозволяет не проводить реанимацию лишь в хосписе. В обыкновенной клинике, имея дело с помирающим, лекари будут его реанимировать либо желая бы творить видимость. Иначе их ожидает уголовная ответственность за неоказание поддержки.
Как вы собственно относитесь к дилемме эвтаназии?
Эвтаназия обязана быть поначалу верно определена законом. Так обязано величаться лишь активное убийство жителя нашей планеты доктором через введение особых фармацевтических средств. А теснее позже можнож обговаривать, возможно это в России либо нет. Несколько годов назад, когда принимался федеральный закон «Об охране здоровья», Минздрав организовал его публичное дискуссия. Мы с сотрудниками высылали предложения о том, что необходимо поменять статью 45. Она гласит, что «медработникам воспрещается воплощение эвтаназии, другими словами ускорение погибели пациента по его просьбе, либо какими-то деяниями(бездействием), либо средствами, в том числе прекращением искусственных мероприятий по поддержанию жизни пациента». Это определение было в Европе еще в 1980 году, и теснее издавна понятие пассивной эвтаназии изъято, потому что бездействие либо прекращение искусственного поддержания жизни по требованию больного — это не убийство, а решение в выгоду природной погибели от неизлечимого болезни. Это не обязано величаться эвтаназией, потому что этически не имеет к ней никакого дела.
Я собственно против эвтаназии. Но в России нередко посещают ситуации, когда человеку просто не предоставляют безмятежно умереть. Нас обязывают выручать до заключительного, что удивительно смешивается с тем, что можнож не врачевать безусловно излечимых нездоровых либо врачевать их плохо, дешевенькими аналогами фармацевтических средств. По закону нельзя прекратить пробы спасти жизнь. Даже когда светло, что продление жизни хоть какой ценой может принести великие мучения. Или жизнь будет очень тяжеленной. Например, нездоровые боковым амиотрофическим склерозом(БАС)нередко желают отрешиться от искусственной вентиляции легких. Они обездвижены, у их все недомогает, они не могут без помощи других ни есть, ни пить. Некоторые готовы месяцами так мучиться, лишь бы жить, а иные требуют отключить их от аппарата. Но лекари не могут. Хотя безусловно все доктора осмысливают, необыкновенно в реанимации, что есть случаи, когда пациентов лучше не изнурять. Но в России о этом не принято разговаривать. Очень тяжело привлечь внимание к расхождению меж буквой закона и здоровым смыслом. Поэтому мне тяжело представить, как и когда это может поменяться.
Наталья Гранина
