Начинать необходимо с того, что российских шокируют даже просто нагие термы, куда все прогуливаются без трусов.
Ну, беспристрастно: ничего такового ни в мужских, ни в дамских письках нет, чтоб прямо в обморок падать. Понятно, что врубается неумеренное чувство позора, превосходно приправленное подавленными желаниями, бла-бла-бла, спросите хоть какого психолога.
Но дело не в этом, и речь не о позоре. А о омерзении.
Едва люди, с трудом закрывая возбуждение ханжеством, представляют себе этот нагой бадехауз, как здесь же их осеняет, что никакого фейсконтроля там нет — и хоть какой человек, хоть какого возраста может оказаться и в бане, и на нагом пляже, и даже в секс-клубе. Даже старик. Даже восьмидесяти лет.
А в Германии, к примеру, старики энергичные. Их много везде: и в термах, и на пляжах, и в клубах.
Центр Берлина, «Европа-центр», на крыше — бассейн, лужайка. Приходит пара лет семидесяти, они чрезвычайно смуглые(немцы жарятся на солнце почище итальянцев), шкура в мелкую складку, у него причиндалы до колен висят. Ты на их глядишь и вдруг вспоминаешь обрывки дискуссий и выражение лиц твоих российских знакомых, которые считают старость уродством.
— Фу, какая мерзость, обвисшие…
— А что будет с татуировкой через 30 лет?..
— Смотреть противно…
В секс-клубах можнож узреть жителей нашей планеты чрезвычайно различного возраста. Причем те, кому за шестьдесят, смотрятся даже наиболее модно, чем молодые. Седой мужчина в темных шортах и белоснежном галстуке-бабочке на нагом торсе. Он, кстати, в хорошей форме — здесь вообщем принято глядеть за собой, ходить в спортзал, бежать, плавать.
А к моему другу в Москве в самых обыденных клубах подходят, спрашивают, сколько ему лет, восхищаются, что в 50 девять он не дремлет ночкой, а пляшет, веселится.
В любом клубе где угодно, от Берлина до Лондона, ты узреешь жителей нашей планеты ветше пятидесяти. На концертах, просто на танцах, в господах с музыкой либо без нее.
Здесь иное представление о возрасте активности. Если кому-то охото в 70 лет пойти на фестиваль и услышать Arctic Monkeys либо опьянеть в баре Mobel Olaf, на него не будут глядеть как на диво удивительное.
Везде, не считая Москвы. Тут какая-то возрастная самоцензура. Если тебе 40 лет, ты теснее быстрее торчишь в ресторане «Дом 12», чем в клубе «Родня».
У нас, как у практически всех развивающихся государств, нет культуры возраста.
Больше всего унижений достается, окончательно, дамам — это великолепное оскорбление «молодится».
На берлинском пляже я увидела даму с ребенком. Непонятного возраста. От пятидесяти до шестидесяти. Выглядела она непревзойденно. Накачанное тело, татуировка на всю руку, превосходная стрижка, белоснежный купальник. Но она смотрелась классно не в том смысле, что смотрелась молодо. И неопределенность ее возраста была не в том, что она издалека могла сойти за двадцатипятилетнюю. А в том, что она была чрезвычайно элегантной, и ей, судя по всему, в голову не прибывало ухаживать за собой так, как это делают истерические девицы, которые плотно посиживают на ботоксе и мезотерапии. Потом оказалось, что это лесбийская семья — пришла ее партнерша.
Эта дама точно не «молодилась», но ее стиль ничем не различался от стиля жителей нашей планеты, которым нет 30.
В Европе на улицах подмечаешь куда больше пожилых дам с открытыми руками. В природных морщинах на личике — и при всем этом с пирсингом и панковскими прическами. Многие раскрывают ноги, не стыдясь теснее сухой кожи. Все знают Патрисию Филд, стилиста «Секса в великом городе», и никак не могут совладать с тем, что в 70 четыре она носит юбки, которые чуток закрывают трусы.
Дело в том, что в развитом мире теснее нет данной повадки испытывать омерзение к старости. К ветхим телам. К ветхим обнаженным половым признакам.
В Москве девушки массами паникуют теснее в 20 восемь, ежели у их вокруг глаз морщинки. Бегут к докторам, приобретают дорогие возрастные кремы. У нас это великая промышленность дамских мучений — борьба со старением, нередко мнимым.
Но основное, что, переходя из одной возрастной группы в иную(ну, там 21–28, 29–35), люди меняют свою жизнь. И происходит это по умолчанию: они просто убавляют темп, стыдятся идти на танцы либо скакать на выступлении Muse. «Я очень стар для этого».
Даже в спортивных залах не видно пенсионеров. А в той же Германии во всяком спортклубе их благая половина. У жителей нашей планеты не исчезает энтузиазм к жизни и к собственному телу. В танцевальных клубах(тех, где обучаются, к примеру, танго)чрезвычайно много жителей нашей планеты за шестьдесят. Они активны. Они занимаются спортом, сексом, слушают музыку, наслаждаются собой.
Моя берлинская подруга практически семидесяти лет может так зажечь, с танцами чуток ли не на столах, что знакомые лет сорока из Москвы не идут с ней ни в какое сопоставление.
Слово «молодежный» там издавна исчезло из лексикона. Ему нечего больше определять. Ни стиль, ни места, ни журнальчики.
Это лишь в России можнож услышать, что какие-то тряпки больше подходят юный девушке. Или что мужчина «молодится» — это ежели он носит что-то чуток наименее формальное, чем классический костюмчик.
Здесь как словно нарочно кастрируют возраст активности, выгоняют «стариков» за черту тех веселий, которых благородны лишь молодые и свежие. Им же «противно смотреть» на жителей нашей планеты, которые всего лишь состарились. Или ветшают.
Смешно. Тот самый момент, когда катастрофа смотрится как фарс. В смысле, что ужас «старости»(это лет 30 5, наверняка)делает жителей нашей планеты вздорными. В наши дни.
Старость быть может бессильной либо бессильной лишь тогда, когда сообщество принуждает жителя нашей планеты чувствовать себя конкретно так.
В Москве у меня есть знакомые, которые в какое-то время приобретали одежду впрок. Мол, на данный момент есть средства, а позже старость и упадок, пусть будет, малюсенько ли что.
Один приятель всегда спрашивает, смотрится ли он молодее собственных лет. Ему 50 5. Я даже не знаю, что ответить. Он смотрится превосходно. Он излучает энергию. Я не разумею, смотрится он на собственный возраст либо нет. Потому что совершенно не светло, как обязаны смотреться люди за 50. Да как угодно. Как и в 20.
Конечно, мы все задаем себе эти вопросцы: мы так устроены, базисный ужас старения в нас заложен. Благодаря ему мы смотрим за своим здоровьем и наружностью, сочиняем планы на будущее, откладываем средства. Но не просыпаемся каждое утро в липком поту, поэтому что состарились еще на день.
Мы будем покрываться морщинами, и шкура будет высыхать, у кого-либо станут шире ноги либо покажется животик, который практически невероятно убрать, и придется поменять зубы, и мы будем пробуждаться очень рано днем, и начнем живо уставать. Да, все это будет. Но жизнь не станет наименее занимательной. Может, у нас выпадут волосы, но желания останутся.
Этого, кстати, все как разов и опасаются — что страсти все еще будут обжигать душу, когда тело теснее не будет способно. Но это, напротив, великолепно. Желания — это то, что делает нас живыми. И годы над ими не властны.
Арина Холина
Начинать необходимо с того, что российских шокируют даже просто нагие термы, куда все прогуливаются без трусов. Ну, беспристрастно: ничего такового ни в мужских, ни в дамских письках нет, чтоб прямо в обморок падать. Понятно, что врубается неумеренное чувство позора, превосходно приправленное подавленными желаниями, бла-бла-бла, спросите хоть какого психолога. Но дело не в этом, и речь не о позоре. А о омерзении. Едва люди, с трудом закрывая возбуждение ханжеством, представляют себе этот нагой бадехауз, как здесь же их осеняет, что никакого фейсконтроля там нет — и хоть какой человек, хоть какого возраста может оказаться и в бане, и на нагом пляже, и даже в секс-клубе. Даже старик. Даже восьмидесяти лет. А в Германии, к примеру, старики энергичные. Их много везде: и в термах, и на пляжах, и в клубах. Центр Берлина, «Европа-центр», на крыше — бассейн, лужайка. Приходит пара лет семидесяти, они чрезвычайно смуглые(немцы жарятся на солнце почище итальянцев), шкура в мелкую складку, у него причиндалы до колен висят. Ты на их глядишь и вдруг вспоминаешь обрывки дискуссий и выражение лиц твоих российских знакомых, которые считают старость уродством. — Фу, какая мерзость, обвисшие… — А что будет с татуировкой через 30 лет? — Смотреть противно… В секс-клубах можнож узреть жителей нашей планеты чрезвычайно различного возраста. Причем те, кому за шестьдесят, смотрятся даже наиболее модно, чем молодые. Седой мужчина в темных шортах и белоснежном галстуке-бабочке на нагом торсе. Он, кстати, в хорошей форме — здесь вообщем принято глядеть за собой, ходить в спортзал, бежать, плавать. А к моему другу в Москве в самых обыденных клубах подходят, спрашивают, сколько ему лет, восхищаются, что в 50 девять он не дремлет ночкой, а пляшет, веселится. В любом клубе где угодно, от Берлина до Лондона, ты узреешь жителей нашей планеты ветше пятидесяти. На концертах, просто на танцах, в господах с музыкой либо без нее. Здесь иное представление о возрасте активности. Если кому-то охото в 70 лет пойти на фестиваль и услышать Arctic Monkeys либо опьянеть в баре Mobel Olaf, на него не будут глядеть как на диво удивительное. Везде, не считая Москвы. Тут какая-то возрастная самоцензура. Если тебе 40 лет, ты теснее быстрее торчишь в ресторане «Дом 12», чем в клубе «Родня». У нас, как у практически всех развивающихся государств, нет культуры возраста. Больше всего унижений достается, окончательно, дамам — это великолепное оскорбление «молодится». На берлинском пляже я увидела даму с ребенком. Непонятного возраста. От пятидесяти до шестидесяти. Выглядела она непревзойденно. Накачанное тело, татуировка на всю руку, превосходная стрижка, белоснежный купальник. Но она смотрелась классно не в том смысле, что смотрелась молодо. И неопределенность ее возраста была не в том, что она издалека могла сойти за двадцатипятилетнюю. А в том, что она была чрезвычайно элегантной, и ей, судя по всему, в голову не прибывало ухаживать за собой так, как это делают истерические девицы, которые плотно посиживают на ботоксе и мезотерапии. Потом оказалось, что это лесбийская семья — пришла ее партнерша. Эта дама точно не «молодилась», но ее стиль ничем не различался от стиля жителей нашей планеты, которым нет 30. В Европе на улицах подмечаешь куда больше пожилых дам с открытыми руками. В природных морщинах на личике — и при всем этом с пирсингом и панковскими прическами. Многие раскрывают ноги, не стыдясь теснее сухой кожи. Все знают Патрисию Филд, стилиста «Секса в великом городе», и никак не могут совладать с тем, что в 70 четыре она носит юбки, которые чуток закрывают трусы. Дело в том, что в развитом мире теснее нет данной повадки испытывать омерзение к старости. К ветхим телам. К ветхим обнаженным половым признакам. В Москве девушки массами паникуют теснее в 20 восемь, ежели у их вокруг глаз морщинки. Бегут к докторам, приобретают дорогие возрастные кремы. У нас это великая промышленность дамских мучений — борьба со старением, нередко мнимым. Но основное, что, переходя из одной возрастной группы в иную(ну, там 21–28, 29–35), люди меняют свою жизнь. И происходит это по умолчанию: они просто убавляют темп, стыдятся идти на танцы либо скакать на выступлении Muse. «Я очень стар для этого». Даже в спортивных залах не видно пенсионеров. А в той же Германии во всяком спортклубе их благая половина. У жителей нашей планеты не исчезает энтузиазм к жизни и к собственному телу. В танцевальных клубах(тех, где обучаются, к примеру, танго)чрезвычайно много жителей нашей планеты за шестьдесят. Они активны. Они занимаются спортом, сексом, слушают музыку, наслаждаются собой. Моя берлинская подруга практически семидесяти лет может так зажечь, с танцами чуток ли не на столах, что знакомые лет сорока из Москвы не идут с ней ни в какое сопоставление. Слово «молодежный» там издавна исчезло из лексикона. Ему нечего больше определять. Ни стиль, ни места, ни журнальчики. Это лишь в России можнож услышать, что какие-то тряпки больше подходят юный девушке. Или что мужчина «молодится» — это ежели он носит что-то чуток наименее формальное, чем классический костюмчик. Здесь как словно нарочно кастрируют возраст активности, выгоняют «стариков» за черту тех веселий, которых благородны лишь молодые и свежие. Им же «противно смотреть» на жителей нашей планеты, которые всего лишь состарились. Или ветшают. Смешно. Тот самый момент, когда катастрофа смотрится как фарс. В смысле, что ужас «старости»(это лет 30 5, наверняка)делает жителей нашей планеты вздорными. В наши дни. Старость быть может бессильной либо бессильной лишь тогда, когда сообщество принуждает жителя нашей планеты чувствовать себя конкретно так. В Москве у меня есть знакомые, которые в какое-то время приобретали одежду впрок. Мол, на данный момент есть средства, а позже старость и упадок, пусть будет, малюсенько ли что. Один приятель всегда спрашивает, смотрится ли он молодее собственных лет. Ему 50 5. Я даже не знаю, что ответить. Он смотрится превосходно. Он излучает энергию. Я не разумею, смотрится он на собственный возраст либо нет. Потому что совершенно не светло, как обязаны смотреться люди за 50. Да как угодно. Как и в 20. Конечно, мы все задаем себе эти вопросцы: мы так устроены, базисный ужас старения в нас заложен. Благодаря ему мы смотрим за своим здоровьем и наружностью, сочиняем планы на будущее, откладываем средства. Но не просыпаемся каждое утро в липком поту, поэтому что состарились еще на день. Мы будем покрываться морщинами, и шкура будет высыхать, у кого-либо станут шире ноги либо покажется животик, который практически невероятно убрать, и придется поменять зубы, и мы будем пробуждаться очень рано днем, и начнем живо уставать. Да, все это будет. Но жизнь не станет наименее занимательной. Может, у нас выпадут волосы, но желания останутся. Этого, кстати, все как разов и опасаются — что страсти все еще будут обжигать душу, когда тело теснее не будет способно. Но это, напротив, великолепно. Желания — это то, что делает нас живыми. И годы над ими не властны. Арина Холина
